Недоедание – показатель низкой покупательной способности и неприемлемо высоких цен, а вовсе не отсутствия ресурсов. Чтобы избежать продовольственных кризисов, нужно отчетливо понимать их настоящие причины.
Современному миру всегда хватало ресурсов. За последние 100 лет человечество, конечно, сталкивалось с несколькими продовольственными кризисами, но все они концентрировались в сфере запасов. Если раньше, когда глобальный продовольственный рынок был раздроблен и толком не существовал, локальные дефициты не восполнялись общемировыми резервами, то последнее столетие общий баланс продовольственных ресурсов всегда был способен решить проблему любых продовольственных дефицитов на той или иной территории.
Однако периодическое сокращение запасов неминуемо приводило к продовольственным кризисам, которые, впрочем, никогда не сопровождались провалом в количестве ресурсов – их всегда было больше, чем потребностей. Но сокращение запасов приводило к росту цен, поэтому кризис выражался прежде всего в стоимости продовольственных ресурсов, которая превышала покупательную способность потребителей.
Такая тенденция оказалась весьма устойчивой, и она вряд ли поменяется в ближайшем будущем, несмотря на рост численности населения, ограниченность площадей и другие причины. Технологическая база стремительно развивается во всех секторах экономики, даже в сельском хозяйстве с его ярко выраженной консервативностью. Технологии помогают восполнять ресурсы: несмотря на сокращение площадей и производственной базы, прибавка в аграрном секторе осуществляется за счет роста урожайности разных культур растениеводства и увеличения продуктивности животноводства, будь то производство мяса или молока.
Да, кризис поднимает стоимость продовольствия до запредельных уровней, но он в то же время создает и очень мощный стимул для технологического развития. Сельское хозяйство получает поток инвестиций, который увеличивает количество производимого продовольствия буквально на следующий, посткризисный год. Подобное уже не раз случалось: в 2008 году, например, российское сельское хозяйство стало отличным примером потенциала, которым может обладать этот сектор в целом. Кризисный для продовольственного рынка сезон 2007–2008 годов послужил мощнейшим стимулом для технологической модернизации и обеспечил огромный приток инвестиций. И мы сделали сумасшедший рывок в технологиях всего за один год, получив в 2009-м рекордный урожай зерна за все постсоветское время. И нужно учитывать, что работали мы в условиях довольно отсталой и слабой базы.
Технологии призваны снижать себестоимость продукции. Однако для российского аграрного сектора это пока что не актуально: нам катастрофически не хватает денег на соблюдение таких технологий. А ведь именно они позволяют повысить производительность труда. Если перейти с обычной традиционной отвальной вспашки на минимальную технологию, то отваливать пласты земли и перепахивать их станет не нужно и количество необходимых обработок почвы уменьшится в четыре раза. Потребуется меньше операций и меньше специалистов, которые в них задействованы. Таким образом, производительность труда неминуемо повысится.
Однако это достаточно длительный и затратный процесс, такие технологии могут окупиться только через пять лет. Поэтому сегодня себестоимость у нас растет бешеными темпами, опережающими по отношению к стоимости продовольствия. Сложившийся исторически запас прочности и конкурентоспособности мы тратим впустую.
При этом такую тенденцию нельзя назвать общемировой, это российская особенность. В мире производительность труда растет. Многие страны перешли на «нулевку» – систему обработки почвы, при которой остатки растений – мульчи – не убирают с полей, и они образуют слой, сохраняющий влагу и тепло, формируя таким образом гумус. Соответственно, обработка почвы не проводится. Эта технология входит в понятие точного земледелия. Но опять-таки для ее реализации требуются особые посевные комплексы. Расходы на семена могут уменьшиться, но требования к качеству этих семян возрастут. Кроме того, такой посевной комплекс стоит около 300 тыс. евро, и это, разумеется, не финальная цена: к «сеялке» нужен трактор особой мощности. То есть для перехода на «нулевку» необходима закупка комплекса машинного оборудования, а это серьезные инвестиции. Поэтому пока у России нет возможностей внедрения подобных технологий, мы можем усовершенствовать наш аграрный сектор, учась на опыте других стран.
Бразилия – очень показательный и интересный пример для России и всего мира: эта страна сделала огромное количество стратегических и тактических ошибок в реализации аграрного потенциала. Например, бразильцы довольно долго отрицали использование ГМО, пока не были вынуждены признать их повсеместное существование, легализовать процедуры, сделать рынок открытым и подвергнуть его технологическому контролю. В результате они резко увеличили свой потенциал и урожайность.
Россия же пошагово повторяет этот путь: мы говорим всему миру, что наши продукты не содержат ГМО, притом что их доля огромна. Еще лет пять назад ГМО-посевы достигали 400 тыс. га, а сколько их сейчас, сказать сложно – цифра постоянно увеличивается, особенно с присоединением Крыма, который весь в ГМО.
При этом нужно четко понимать, что появившаяся сегодня мода на органику никогда не распространится на всех и каждого. Это исключительно премиальный сегмент, органическая продукция по определению не может быть дешевой. И в этом вопросе мы опять упираемся в покупательную способность: органика не доступна массовому потребителю. Можно сколько угодно сотрясать воздух и говорить, что мы всю продукцию сделаем органической, но тогда нужно понимать, что вся она вырастет в цене минимум в три раза. И где мы возьмем покупательную способность, чтобы все это продать?
Таких возможностей нет ни в одной стране. Сегмент органики в России занимает порядка 1,5% в общем объеме реализации продукции (и может дорасти максимум до 10%). В самых богатых странах Европы уровень органической продукции не превышает 15–20%. И он даже теоретически не может быть выше, поскольку упирается в покупательную способность. Чем беднее страна – не с экономической точки зрения, а по показателям покупательной способности, – тем меньше процент органической продукции.
Поэтому ГМО – насущная необходимость для таких стран, как Россия, Индия, и множества других. Те, кто плохо знает эту сферу, верят в мифы и считают, что ГМО приводят к наращиванию объемов продукции, в то время как они попросту сокращают потери, которые дают традиционные аналоги. Благодаря ГМО себестоимость продукции снижается минимум на 20%, то есть его использование приводит к удешевлению продукции и ее соответствию покупательной способности, особенно на слаборазвитых, «недоедающих» территориях. Поэтому отнюдь не беспочвенна американская риторика, частично возлагающая ответственность за миллионы недоедающих в Африке и Азии на страны, запретившие использование ГМО.
В 2013 году Бразилия сообщила, что смогла достичь целевого показателя, который был ею установлен 18 лет назад. Речь шла об экспорте аграрной продукции на 100 млрд долларов. Сразу же возникает вопрос, какой же должен быть масштаб бразильского сектора сельского хозяйства, если только экспорт стоит больше 100 млрд долларов?
Крайне показательной была фраза бразильского министра в ответ на вопрос одного журналиста о том, какую же новую цель аграрный сектор страны установит себе. Министр подчеркнул, что они достигли лишь целевого показателя, а цель всей аграрной политики прежняя: фермер должен заработать денег. Экспорт – это средства для него. Вот каким образом они ставят задачу. Возможно, бразильцы отправляют на экспорт самые лучшие товары – тот же бразильский кофе в Европе гораздо вкуснее, чем на родине, – но это и есть средство продвижения товаров на внешнем рынке. Это не значит, что они не хотят продавать продукцию такого же качества на внутреннем рынке, – у них попросту низкая покупательная способность, поэтому такие товары и отправляются на внешний рынок.
В России же целевых показателей нет в принципе. Экспорт для нас не выступает главной целью ни в одной госпрограмме, а вся внутренняя политика направлена на его ограничение, а не поддержку. И это фундаментальное заблуждение, ведь именно экспорт выступает самым мощным драйвером к развитию, а сокращая возможности выхода на внешний рынок, мы снижаем собственный потенциал.
