Текст: Владимир Волков

В 2006 году власти Таиланда создали прецедент, принудительно лицензировав пре­парат «Эфавиренз» компании Merck для те­рапии ВИЧ, таким образом дав возможность легального производства его дженериков. Год спустя то же самое сделали в Бразилии. Означает ли это, что ситуация с ВИЧ и другими социально значимыми заболеваниями (СЗЗ) в этих странах достигла критического уров­ня, что местным властям пришлось идти на столь радикальные меры, рискуя испортить отношения с крупнейшими фармкомпания­ми? Насколько остро проблема стоит сегодня, спустя 10 лет?

Действия властей Таиланда и Бразилии тогда были крайней необходимостью. В обеих странах очень большая проблема с ВИЧ-инфекцией. Но они не могли себе позволить заплатить за лекар­ство цену, запрошенную оригинатором, а лю­дей надо было лечить. Переговоры с компания­ми о снижении стоимости результатов не дали. В конце концов они приняли схему принуди­тельного лицензирования, произвели препарат, и люди получили лечение.

При этом, замечу, хотя действительно были опасения, что подобные шаги способны ослож­нить отношения с разработчиками оригинальных лекарств, что те даже могут уйти из этих стран – мол, их ограбили, забрали их инновационную собственность, – ничего такого не произошло. Бо­лее того, это дисциплинировало производителей оригинальных препаратов. Поэтому в Бразилии подобных историй больше не происходит. Если правительство выходит и говорит: ребята, сни­жайте цены – фармкомпании как миленькие идут навстречу. Когда есть необходимость, когда речь идет о человеческих жизнях, то надо быть немного более социально ответственным.

Если говорить о ситуации с ВИЧ и дру­гими СЗЗ в развивающихся странах вообще и в БРИКС в частности, то проблема, к сожале­нию, по-прежнему стоит остро. Единственным спасением может быть доступность препаратов. Если люди начнут получать необходимые лекар­ства, то как минимум они не станут заражать других. Доказано, что, если люди находятся на терапии, они не опасны для своего партнера.

За последние 10 лет все страны БРИКС без исключения приняли серьезные меры, реальные программы по борьбе с ВИЧ. В числе прочего они предполагают обеспечение носителей инфекции необходимыми бесплатными лекарствами. Но, повторю, пока проблема стоит остро везде.

Способны ли страны БРИКС самостоятель­но разрабатывать и производить такие лекар­ства? Для этого существует необходимая про­изводственная, научная база?

Каждая из этих стран самодостаточна в раз­работках ключевых препаратов. У каждой из них хватает интеллектуальной собственности. Возь­мите нас, Россию и «Фармасинтез». Сейчас у нас в разработке находится около 300 молекул-канди­датов, которые могут стать лекарствами против ВИЧ. Посмотрим, какие будут успехи, какие из этих молекул реально дойдут до клинических ис­следований, покажут антиретровирусную эффек­тивность. Проблема в другом: во всех этих странах нет мощных фармкомпаний, которые могли бы вкладывать достаточно денег в разработки. Это является большим тормозом прогресса в направ­лении инноваций в фармацевтике. Хотя мозгов хватает. Особенно в России. Есть ученые, которые реально могут разрабатывать препараты, делать в этом направлении многое.

Вы с ними работаете?

Мы сотрудничаем с ведущими институтами и университетами страны. В частности, Иркут­ска, Новосибирска, Санкт-Петербурга, Москвы. Открою вам страшную тайну: более чем на 90% подобные разработки делаются именно в вузах, научных институтах, а не фармкомпаниями, ко­торые любят говорить о себе как об инноваторах и разработчиках. Здесь они, мягко говоря, лука­вят. Поэтому мы поддерживаем институты, ра­ботаем с ними ежедневно. У нас есть огромное желание сотрудничать с коллегами из БРИКС и в направлении разработок, и в направлении внедрения препаратов. Мы всегда говорим «до­бро пожаловать» всем разработчикам инноваци­онных препаратов из БРИКС – и не только. Мы готовы внедрять в производство, регистрировать, обеспечить так называемый доступ на рынок для этих лекарств.

Ньютоново яблоко

Может быть решением объединение усилий стран БРИКС в разработках инновационных лекарств?

Объединение усилий имеет смысл скорее в обла­сти выведения на рынок уже готовых разработок. Скажем, если бы существовал совместный центр по инновационным препаратам, можно было бы регистрировать, лицензировать готовые лекарства для всех стран БРИКС. Тогда мы сразу получаем большой рынок и быстрое распространение со­временных препаратов во всех этих странах.

Что касается объединения усилий в самих раз­работках, по опыту из реальной жизни я не вижу какой-то объективной возможности для подобно­го сотрудничества.

Почему?

Назову только одну, но очень важную причи­ну – интеллектуальную собственность. Она не может быть общественной. Это собственность конкретного разработчика. Общественной может быть идея – какое делать лекарство, но саму раз­работку не имеет возможности делать огромное количество людей. Есть небольшая группа ученых или даже один конкретный ученый, который раз­рабатывает что-либо. Далее уже эта разработка не может являться достоянием всего БРИКС.

Интеллектуальная собственность – всегда плод чьей-то индивидуальной работы. Скажем, закон всемирного тяготения сформулировал кон­кретный ученый – Исаак Ньютон, а не страна Великобритания.

Но создать современный препарат в одиноч­ку невозможно, сидя под яблоней в собствен­ном саду. Даже если вам в голову пришла гени­альная идея, для ее реализации нужна научная инфраструктура, финансирование.

Идея на то и идея – она может прийти челове­ку в саду или в ванне. Это незаменимая вещь. На основании идеи рождаются проекты, а не наобо­рот. Сядьте в каком-нибудь хайтековском здании за стеклянным фасадом, набитым оборудованием. Вы хотите сказать, что сделаете новый препарат? Да никогда в жизни.

Повторюсь: подавляющее большинство новых лекарств во всем мире создают в университетах, институтах, вузах. И лишь совсем немного раз­рабатывают сами фармацевтические компании, которые делают вид, что они такие крутые инно­ваторы. Так вот: все эти университеты, вузы уже есть во всех странах БРИКС – никакую новую инфраструктуру создавать не нужно. Более того, на мой взгляд, только они и способны реально вы­полнять эту работу. Если же вы соберете их в кучу под какой-то красивой крышей и дадите задание: ребята, сделайте нам новое лекарство от ВИЧ. Не создадут.

Такие примеры уже были. В 2012 году семь мировых фармгигантов – Abbott, AstraZeneca, Bayer, Eli Lilly, GlaxoSmithKline, Merck и Sanofi – заключили соглашение о партнерстве, которое должно было ускорить создание инновационных лекарственных средств для лечения туберкулеза. Они планировали разработать три препарата, чье применение позволило бы излечить туберкулез за один месяц. Выделили под это огромные деньги. И где эти препараты?

Трудно ожидать от фармкомпаний, что они собственными руками уничтожат огромный рынок – сделают лекарство, которое выле­чит всех раз и навсегда. Это как пчелы против меда.

 Это известное стереотипное представление, не имеющее ничего общего с реальной действитель­ностью. Скажем, недавно создан препарат против гепатита, который вылечивает эту болезнь в 98% случаев. Если всех лечить правильно, то скоро про­блема гепатита в мире будет решена.

Чем после этого будут заниматься фармкомпании?

Найдут чем. Возникнут новые болезни. Их тоже надо будет лечить. Никакой мафии, которая меша­ет новым разработкам выходить на рынок, не су­ществует. Это нонсенс. Ничего подобного в мире нет. Я могу ответственно об этом говорить как фармацевт, который понимает это изнутри.

Поэтому, возвращаясь к вашему первому вопросу, правительство каждой из этих стран должно принимать меры по поддержке этих ву­зов, конкретных ученых, а не создавать какие-то искусственные организации. Вот, например, скажите, какой на сегодняшний день результат дали «Роснано» или «Сколково»?

Прошло слишком мало времени, чтобы оце­нивать их работу. Инвестиции в венчур всегда длинные.

Дай бог им удачи. Глядишь, лет через 15 мы ка­кой-нибудь супервертолет или супертехнологию получим. Но я лично в это не верю. Считаю, что надо поддерживать непосредственно в универси­тетах тех, кто и так всю свою жизнь занимается теми или иными проблемами. Например, есть ин­ститут вирусологии, где люди по 50–60 лет работа­ют, о вирусах знают все. Вот они способны что-то разработать. А так, какой бы суперрояль тебе ни дали, сколько бы денег ни платили, если ты не уме­ешь играть, Рахманинова ты не исполнишь.

Допустим, где—то нашелся человек, приду­мавший, как сделать таблетку от ВИЧ или от гепатита. Но между идеей и таблеткой большой путь. Как его пройти?

Это очень важный вопрос. Я считаю, что из всех стран БРИКС Россия страдает больше всех из-за того, что разработки не доходят до рынка. Хотя в последнее время с этим стало чуть лучше. Поче­му? Потому что Россия реально из этих пяти явля­ется самой инновационной. Прежде всего, благо­даря советскому наследию. Решить эту проблему можно будет тогда, когда в России появится мини­мум пять-семь крупных фармкомпаний с оборо­том не менее миллиарда долларов в год. Это даст им достаточные ресурсы, чтобы полноценно фи­нансировать инновации. Такое возможно – я го­ворю без фантастики и преувеличений.

«Фармасинтез» основан в 1997 году в Ир­кутске – ведущая компания по выпуску противотуберкулезных, антиретровирус­ных и онкологических препаратов в России. АО «Фармасинтез» (Иркутск) – крупней­шее в стране производство противо­туберкулезных препаратов и основное предприятие группы, в которую также входят «ИСТ-Фарм» (Уссурийск), «Братскхимсинтез» (Братск), «Фармасинтез-Тюмень» (Тюмень), «Фармасинтез-Норд» (Санкт-Петербург). Общая численность со­трудников – около 1,5 тыс. человек. Выруч­ка в 2016 году – более 12 млрд рублей.

Наверное, это судьба

И все же звучит как фантастика…

Все вполне реально. Например, 20 лет назад я начинал свой бизнес с нуля – я был тогда студен­том Иркутского государственного медицинского университета (ИГМУ). Ничего не было. Начина­ли с одного завода в Иркутске, который выпускал один противотуберкулезный препарат. Сейчас мы делаем около 150 препаратов – делаем фактически все формы лекарственных средств, которые суще­ствуют в фармацевтическом производстве. Мы за­нимаем первое место в России по противотуберку­лезным и антиретровирусным препаратам. Бизнес «Фармасинтеза» сегодня – это пять заводов по стране, от Петербурга до Владивостока, 1,5 тыся­чи работающих, более 200 миллионов долларов оборота и капитализация под миллиард долларов. Мы растем темпами в 50–100% в год. Не знаю, где мы будем в 2020 году, но очень постараемся, чтобы оказаться в списке фармпроизводителей с выруч­кой более миллиарда долларов. Так что, как види­те, никакой фантастики.

Как вам удалось построить подобный бизнес? Как вообще индийцу пришло в голову ехать в Россию, чтобы производить здесь лекарства?

Если коротко, то, прежде всего, у меня было огромное желание, которое к тому же оказалось подкреплено реальными идеями. Вторая причи­на – уверенность в своих действиях. Если счита­ешь, что ты прав, должен быть достаточно силь­ным человеком, чтобы не бояться предпринимать какие-то решения, которые в итоге и помогли мне сделать с нуля компанию.

Что вы имеете в виду?

Я не боялся принимать смелые решения. На­пример, открыть первое производство в Иркутске в начале 1990-х, сразу после развала СССР. Или инвестировать в бизнес в 1998-м, на фоне обвала рубля и полной экономической разрухи. Казалось бы, как можно вкладывать в такую страну? Но я был убежден, что лекарства в России нужны –

 Я считаю, что все, что делаю, я делаю хорошо и правильно. Мы – самая динамично расту­щая российская фармкомпания в России стоимостью под мил­лиард долларов и, я надеюсь, с миллиардным оборотом в те­чение трех лет. Своими усили­ями мы сделали Россию само­достаточной в направлении производства противотуберку­лезных препаратов и скоро, на­деюсь, сделаем то же самое в направ­лении препаратов для лечения ВИЧ лекарства собственного производства. Что их не хватает. Что они будут нужны всегда. И в то кри­зисное время я взял все свои деньги – до этого я кое-что заработал на мелкой торговле – и вло­жил в бизнес. Взял кредиты и тоже вложил. Я не побоялся принять такое решение. Если бы не по­лучилось, то с меня сняли бы последние штаны – банки, кредиторы. Но я не боялся. Я понимал, что все, что я делаю, правильно. Я принимаю верные решения. Мне хватило смелости и уверенности де­лать то, что я считал правильным.

Вы начинали с несколькими российскими партнерами.

Да, и это оказалось проблемой. Они тормози­ли развитие бизнеса. Им элементарно не хватало харизмы, уверенности, смелости в принятии ре­шений. Слава богу, в 2009 году я выкупил пакет акций «Фармасинтеза». После этого за шесть лет наша выручка выросла более чем в 10 раз.

 Индийское происхождение как-то повлияло на вашу жизнь и бизнес в России?

Не хочу себя хвалить, но, думаю, если бы я был в Японии или Америке, то, скорее всего, сделал бы то же самое. В любой стране. Ты же человек. Если у тебя голова варит, то ты делай, работай. Другое дело, что очень важный фактор – это удача.

Конечно, ты можешь иметь хорошие идеи, од­нако в бизнесе немаловажную роль играет жела­ние, смелость и удача. Вот эти факторы – главное. А что касается общения, то за все это время я ре­ально не почувствовал проблем – ни с людьми, ни с чиновниками, ни с партнерами по бизнесу. Мне кажется, я совершенно интегрировался в россий­ское общество, жизнь в России. Может быть, пото­му, что очень быстро произошло изменение моей ментальности. Думаю, не в последнюю очередь это объясняется тем, что в Индии я учился в перво­классной школе, которая в числе прочего научила общению с людьми.

Я считаю, что все, что делаю, я делаю хорошо и правильно. Мы – самая динамично расту­щая российская фармкомпания в России стоимостью под мил­лиард долларов и, я надеюсь, с миллиардным оборотом в те­чение трех лет. Своими усили­ями мы сделали Россию само­достаточной в направлении производства противотуберку­лезных препаратов и скоро, на­деюсь, сделаем то же самое в направ­лении препаратов для лечения ВИЧ

Что такого особенного было в вашей школе?

Это была лучшая школа Birla Higher Secondary School в городе Пилани. Здесь мне тоже повезло. Мой отец заплатил много денег – он довольно обеспеченный человек, – чтобы я учился именно в этой школе. За это ему огромное спасибо. Это мне дало очень многое. Обучение шло по британ­ской системе. Вся учеба велась на английском язы­ке. У нас был свой кампус, где мы постоянно жили. Элементарно: пять утра – рота, подъем. Упраж­нения, дисциплина и порядок во всем. Хорошее обучение, хорошие учителя. И мы получили по- настоящему хорошее образование.

Образование или воспитание?

И образование, и воспитание. Кроме учебы, у нас почти все знали, как ездить на лошади, как пла­вать, как играть на сцене. Каждый ученик был обя­зан выбрать, каким спортом он займется. Конечно, по мере возможностей каждого. Но в любом слу­чае нас занимали с пяти утра до десяти вечера. Нас воспитывали на самом деле. И я знаю, что боль­шинство из тех, кто там учился, сегодня успешные люди. Они живут в разных странах, хотя большин­ство, конечно, в Индии.

Вообще, я считаю, что школьное образование – самое главное в жизни любого человека. Не инсти­тут. То, что дает тебе школа, больше не в состоянии дать никто.

После элитарной индийской школы вы сразу попали в провинциальный российский вуз – Иркутский государственный медицинский ин­ститут. Как это случилось? Почему Россия? По­чему Иркутск?

Это, наверное, судьба. По-другому не скажу. Но истинная причина в том, что я не люблю и плохо переношу жару. Когда на улице плюс сорок, у меня поднимается температура. Так что я часто болел в детстве. После окончания школы я поступил в очень хороший медицинский университет в Ин­дии, но у меня возникли мысли уехать куда-то в хо­лодную страну. Просто чтобы не было этой жары.

То есть вы ткнули пальцем в ледовитую шап­ку на карте и попали в Иркутск?

Не совсем так. В своем университете я увидел объявление о наборе студентов на программы студенческого обмена. Там были разные страны. В том числе и Россия. Это была государственная программа. За счет индийского правительства. Почему-то я выбрал Россию, хотя также рассма­тривал Европу и Австралию. Сдал экзамены, по­лучил хорошие оценки – учился я всегда хорошо, проблем с учебой у меня не было никогда. И здесь снова вмешалась судьба.

Это был 1991 год, излет СССР. Вначале меня хотели отправить в Ташкент. Тогда я сказал, что хотя не был ни в России, ни в Узбекистане, но элементарные вещи все-таки понимаю. По сути, я поставил ультиматум: либо наши договоренно­сти аннулируются и я продолжаю учебу в Индии, либо меня направляют в Россию. Я претендовал на Москву. Так получилось, что мне предложили Иркутск.

И вы согласились?

Тогда, к сожалению, еще не было гугла, чтобы я мог сразу посмотреть, что это за город и регион. Но как-то интуитивно я подумал, что все-таки, мо­жет быть, все будет хорошо. Поспрашивал кое-ка­ких людей. Вначале они мне подтвердили, что там действительно намного холоднее, чем в Индии. А потом сказали, что там и очень хороший универ­ситет – ИГМУ, куда я в итоге и перевелся.

Вот тут все для меня и открылось. Я не знал языка – ни одного слова по-русски. Условия были очень тяжелые. Было очень, очень холодно. Со мной поступили еще пара десятков иностранных студентов. Почти все уехали обратно. Но у меня была уверенность в себе: надо учиться, не обращая внимания на все остальное. Надо просто теплее одеваться. В итоге на программе осталось только два человека. Один из этих двоих – я.

После учебы я и не думал оставаться в России, делать какой-то бизнес. Но это получилось само собой.

Как это?

Знаете, наша жизнь состоит из мелочей. В об­щем, все произошло как-то само собой. И я не жалею. Хотя недавно думал: вот мог бы стать актером.

Но, кажется, все индийцы и так актеры?

Не все. Тем не менее я считаю, что все, что де­лаю, я делаю хорошо и правильно. А дальше я уже рассказал: сегодня, спустя 20 лет, мы – самая ди­намично растущая российская фармацевтическая компания в России стоимостью под миллиард долларов и, я надеюсь, с миллиардным оборотом в течение трех лет.

Своими усилиями, как я думаю, мы сделали Рос­сию самодостаточной в направлении производ­ства противотуберкулезных препаратов и скоро, надеюсь, сделаем то же самое в направлении пре­паратов для лечения ВИЧ. Не без наших усилий Россия стала страной-экспортером этих лекарств. Раньше – лет 15 назад – это был практически сто­процентный импорт. Все шло из-за границы. Мы мало того, что все это закрыли, мы их уже экспор­тируем еще в семь-восемь стран.

На экспорт

Что это за страны?

Фактически это все страны СНГ.

А за пределами бывшего СССР?

Мы находимся в процессе регистрации, процес­се переговоров. Думаю, если все удачно сложится, то как минимум будет 50 стран к 2020 году.

О каких лекарствах идет речь?

Конечно, мы заинтересованы и в экспорте на­ших инновационных лекарств для терапии туберку­леза. Напомню, что в России «Фармасинтез» – единственная компания, которая вывела оригинальный препарат для лечения этой болез­ни – «Перхлозон». Он разработан и внедрен в лечебную практику в 2012 году, запатентован в более чем 100 странах. Сейчас идет четвертая фаза клинических исследований. Я уверен, что как минимум этот препарат будет продаваться в более чем 50 странах до 2020 года.

Также мы разработали препарат для предотвра­щения послеоперационных спаек – «Серогард». Их образование – головная боль хирургов. Сегодня в мире нет ни одного подобного препарата, кото­рый бы реально работал. Мы первыми это разрабо­тали. Успешно провели доклинику и первую фазу клинических исследований, сейчас находимся во второй фазе клинических испытаний. Если все бу­дет хорошо, то в 2019 году выйдем с ним на рынок. Параллельно мы начали заниматься регистрацией этого препарата в США, куда собираемся начать поставки до 2020 года. Если удача будет с нами, если препарат окажется успешным, то уверен, что он со­вершит революцию в мировой хирургии.

Ну и, конечно, как я уже говорил, у нас в ра­боте около 300 молекул-кандидатов для лечения ВИЧ.

Наша следующая большая задача – препараты для лечения онкологических заболеваний. Недав­но мы открыли суперсовременный завод в Санкт- Петербурге по производству онкопрепаратов, вложили в него 2,5 миллиарда рублей. Наша цель в первую очередь, чтобы фактически все существу­ющие инновационные препараты для онкологии производились на территории России. Далее мы бу­дем экспортировать эти лекарства. Скажу больше: среди экспортных фармацевтических направлений лично нас больше всего интересует онкология.

Конечно, другие направления тоже интересны, но об этом пока рано говорить. Надеюсь, в 2020 году мы еще раз встретимся и обсудим, куда мы пришли. Знаете, ко мне как-то приезжали журна­листы в 2011 году. Наверное, тогда мы имели око­ло 40–50 миллионов долларов оборота. И я го­ворю: ребята, через пять лет мы должны иметь четверть миллиарда. Это был мой прогноз тогда. Нам почти удалось это сделать. Если бы в 2014– 2015 годах не случилось девальвации, мы бы этой цели достигли. Наша выручка превысила 12 мил­лиардов рублей – по старому курсу это было бы около 400 миллионов долларов. Так что то, что мы прогнозируем, более-менее нам удается делат

 Государство и мы

«Фармасинтез» вписан в государственную стратегию развития фармацевтической отрасли в России?

Да, мы входим в разные списки.

Государство вообще вам помогает?

Реально помогает. Помогает настолько, что я иногда думаю, что без этой помощи сейчас так быстро развиваться было бы нереально. В пер­вую очередь помогает Минпромторг и стратегия «Фарма-2020». Если бы не это министерство, российскому фармбизнесу пришлось бы тяжело. Я считаю, что они реализуют задание правитель­ства России на очень высоком уровне. Недавно у нас была выставка, где мы объявляли, что получили от государства помощь на сумму около 300 миллио­нов рублей – в виде субсидий, преференций, льгот.

Вторая тема – это Фонд развития промышлен­ности. Мы – первая российская фармацевтическая компания, которая получила льготный кредит на 300 миллионов рублей. Это сравнительно неболь­шие деньги. Но важен сам факт, что государство нас поддерживает. Далее, мы получаем субсидии по на­шим клиническим исследованиям. Также получаем субсидии по деньгам, которые мы инвестируем в фармацевтическое производство. Отмечу, что «Фармасинтез» сегодня – это один из ведущих ин­весторов в российское фармпроизводство: за по­следние 2,5 года мы вложили почти 10 миллиардов рублей. В России другой такой компании я не знаю.

Также получаем субсидирование по кредитам: почти 70% ставки по нашим займам гасит Мин­промторг. Когда я начинал заниматься бизнесом, то даже не думал, что такое возможно. Это проис­ходит в последние пять-семь лет. До этого ничего подобного не случалось. Даже в 2008 году трудно было думать, что нечто подобное произойдет.

Вас поддерживают только федералы?

Не только. Есть отдельные регионы, хотя их пока не так много, которые нас очень эффективно поддерживают. Я бы выделил Тюменскую область и губернатора Владимира Якушева. Насколько там продвинутое руководство, насколько они заинте­ресованы в развитии бизнеса – я нигде в стране та­кого не видел. Собственно, благодаря подобному отношению со стороны губернатора в 2015 году мы пошли туда, инвестировали в предприятие-бан­крот, вложили в него огромные деньги, в конце кон­цов его запустили, и теперь оно работает в режиме 24/7. Без остановки, без праздников и выходных.