Future Progressive. Гор Нахапетян

Все интервью выпуска #2(28) 2022, опубликованные под рубрикой «Будущее», перепечатаны из книги Future Progressive, которую выпустил в 2021 году ВТБ Private Banking. Печатается с сокращениями

В английском существует выражение the old ties. Оно относится к британской элите, для которой фирменный галстук своего колледжа служит опознавательным знаком, знаком принадлежности к высшему сообществу, стае избранных. Игра слов: старые галстуки – старые связи. Если верно другое утверждение, что степень влиятельности человека в современном мире определяется числом его социальных связей, справедливо было бы говорить о вас как о сверхвлиятельном человеке хотя бы потому, что возглавляете совет выпускников бизнес-школы СКОЛКОВО – кузницы современной российской деловой элиты?

Не совсем так. Я действительно был его председателем, но больше им не являюсь. И слава богу. Это принципиально. С самого начала правилами было определено, что это выборная должность. Как и положено, я пробыл в ней два года. После меня сменилось уже три председателя. В принципе, я создавал эти правила игры вместе с выпускниками. Сейчас их уже около 3 тыс. человек – большая армия. Это демократическая машина, она работает.

Сообщество выпускников – какая-то особая сущность? Как бы вы ее определили?

Когда создавали сообщество, первое, что мы сделали, это определили систему ценностей. Причем создавала ее не школа, а сами выпускники. И если кто-то нарушает эти ценности, то его могут попросить выйти из этого сообщества – мне известно два таких случая.

Принадлежность к этому сообществу – определенный критерий. Значит, ты уже прошел эти жернова, обучение, знаком с профессорами и людьми, которые здесь работают, разделяешь определенные общие ценности. Ты одной с нами масти. Это дает первичное доверие. Потому что выпускники бывают разной степени успешности в деньгах, в положении в обществе. Но не только деньгами измеряется успех.

Что такое успех?

Слово «успех» идет от слова «успеть» – успеть что-то сделать. Я очень часто прошу своих студентов написать к своему 120-летию собственную эпитафию или некролог в газете «Коммерсантъ». Тогда становится ясно, что же ты успеешь в жизни сделать, потому что все дела в некрологе. Остальное – пиар.

Кто дает эту оценку успешности на участке жизни, предшествующем эпитафии, – сам человек? Общество?

И человек, и общество. Есть люди с самодостаточным пониманием сделанного. Кто-то нуждается в общественном подтверждении своих достижений. Это зависит от типологии личности человека. Человек рождается с определенным типом личности, с определенным заданным сценарием. Сценарные этажи формируются до семи лет, а потом не меняются всю жизнь. При этом внутри каждого человека одновременно присутствуют все типы личности. Просто в каком-то типе больше энергии, в каком-то – меньше.

Один из ваших проектов в широком смысле слова – благотворительность. Что это в вашем определении?

Сегодня в России более 200 тыс. некоммерческих организаций, в которых работают, наверное, уже миллионы людей. Поэтому благотворительность для меня не просто слово. Это индустрия. И для этой индустрии мы как фонд «Друзья» открыли школу профессиональной филантропии. В ней учат профессионально управлять благотворительными, некоммерческими организациями.

Бизнес-школу СКОЛКОВО тоже можно назвать некоммерческой организацией?

Можно. Это некоммерческая организация, потому что ее учредители отдали деньги, Абрамович отдал землю под строительство безвозмездно. Просто чтобы бизнес-школа случилась. Все деньги, которые школа зарабатывает, в полном объеме реинвестируются в ее же развитие. Никаких дивидендов учредители не забирают. Это благотворительность? Да. Влияет ли она на страну? Конечно. Более 3 тыс. наших выпускников работают в корпорациях. Среди них много высокопоставленных чиновников, есть один губернатор.

Итак, благотворительность – индустрия, которая меняет страну. При этом вы всегда подчеркиваете необходимость системного подхода к благотворительности. Почему это важно? Чем отличается благотворительность просто от порыва благородной души?

Миссия любого благотворительного фонда – создать такую систему, чтобы закрыться. То есть системно решить проблему, ради которой он создавался, а не бесконечно играть в «треугольник Карпмана»: показываем фотографию ребенка, которому нужна операция, включаем в вас спасателя, и вы перечисляете деньги. Это хорошо. Но в этом случае мы решаем проблему только одного конкретного ребенка, а не делаем так, чтобы проблема в принципе исчезла.

Уже есть примеры, когда был создан благотворительный фонд, он успешно функционировал, проблема была решена и его закрыли?

Есть пример из практики благотворительного фонда спасения тяжелобольных детей «Линия жизни» Фаины Захаровой. В числе прочего они занимались детскими операциями на сердце. И вот в какой-то момент они закрыли это направление. Они создали механизм и нужда в благотворительных деньгах исчезла: проблему финансирования, организации взяло на себя государство. Люди с этой программы внутри фонда просто переключились на другую задачу.

Звучит риторически, однако я, например, никогда не слышал о создании фонда по борьбе с ВИЧ. Предполагаю, что это не единственная проблема, требующая к себе внимания, но его не получающая. Что вы об этом думаете?

Мы, фонд «Друзья» и один из наших волонтеров Дмитрий Сава, не так давно сделали исследование на тему «мертвых зон» благотворительности. То есть когда проблема объективно существует, но она не подсвечена и деньги туда не идут. Это и ВИЧ, и туберкулез, и многое другое. Это исследование было опубликовано, мы сделали большую пресс-конференцию. А главное – были выделены деньги на гранты, чтобы люди учились в нашей школе филантропии, а потом пошли бы практически решать эти проблемы. Но, соглашусь, фандрайзить, просто выставив в интернете фотографию больного ребенка, гораздо проще.

Что вы думаете о таком понятии, как лидерство? Вокруг него, по сути, выстро­ено все мировое бизнес-образование, этика современного бизнеса. Нам рассказывают про иконы, к которым мы должны стремиться.

Вот в этот самый момент я выхожу к своим студентам и говорю: ребята, эта штука наносит вред миру, человечеству, планете. Если вы углубитесь в эту тему, то увидите, что все эти постулаты, которые ложатся вам в голову, создают поле для взращивания нарциссов. Нарциссизм просто взлетает наверх.

Лидером быть плохо – превратишься в нарцисса?

Я за тандемократию. За тандем. То есть я верю в лидерство, но как минимум двоих. Возьмите любую историю успеха, и вы всегда увидите там два человека. Только один – впереди и в свете софитов, а другой – где-то в тени за его спиной.

Как строятся отношения внутри тандема?

Если мы с вами в тандеме, это наше нулевое пространство. Вовне его вы – первый, я – второй. Для второго мы даже придумали термин – «тандеми». Я сам – хороший второй.

Внутри пространства нашего тандема мы равны. Я, как шут короля, могу вам все сказать в лицо, и вы будете это слушать без маски. У каждого участника тандема есть индульгенция – возможность или право совершить ошибку. Если вы лидер, все боятся совершить ошибку и с этими лицами и масками стресса бегают вокруг.

Заигравшись в лидерство, мы пришли к тому, что люди, страны не могут договориться. Только по официальной статистике, у нас более 60% разводов. То есть люди перестают работать вместе, перестают жить вместе. Поэтому мы запустили в бизнес-школе программу, где учим создавать партнерства. Если вы не умеете этого делать, то не сможете и размножать, развивать свой бизнес.

Это про те самые навыки коммуникации, soft skills, о которых все так много говорят? Современная система образования этому учит?

Да, навыки коммуникации очень важны. И да, современная система образования не учит этому в полной мере. Скажу даже больше: вся система образования построена для двух типов личностей – логиков и упорных. Но, например, мой сын по типу личности – бунтарь. И он не может встроиться в эту систему координат, нормально учиться. Он хулиган, его постоянно выгоняют, потому что он ломает все стереотипы, нарушает границы.

То есть нам нужно выстраивать образовательную систему не под два, а под все шесть типов личности, о которых мы поговорили?

Да, и такие школы уже есть. Например, на этих принципах работает MUSE School. Ее основала жена бывшего премьера Великобритании Сьюзи Эмис Кэмерон. Приходя в эту школу, ребенок может выбрать, личностью какого типа он может или хочет быть сейчас. И в соответствии с этим выбирается тот или иной трек обучения.

У меня студенты сидят по 12–14 часов. Держать их в учебном напряжении так долго в течение одного учебного дня можно, только поддерживая правильную, доброжелательную коммуникацию. Без масок. И тогда ребята работают в два раза больше.

Вообще, учить коммуникации надо в первую очередь самих учителей. Потому что система образования – прежде всего это учителя. Учитель – это не человек, который просто пересказывает учебник. Учитель – это тот, кто доносит определенный ценностный ряд. Объясняет, что такое плохо или хорошо, заинтересовывает, развивает любопытство.

Есть страны, которые сделали что-то подобное? Как такое образование влияет на общество?

Есть два мировых лидера в области образования – Финляндия и Республика Корея.

Что касается влияния такой школы на общество, приведу пример фонда «Ночлежка», помогающего бездомным. По статистике, около 50% людей, с которыми работает «Ночлежка», возвращаются к нормальной жизни. То есть находят работу, снимают жилье. Это лучший результат в Европе. Однажды я спросил основателя «Ночлежки», где, по его мнению, лучше всего построена работа с бездом­ными. И он отвечает: в Финляндии.

Это иллюстрация того, как образование работает еще и на культуру. Вот как мы относимся к бездомным людям, старикам, бродячим собакам. Помогаем мы реально решить проблему или стараемся сделать так, чтобы они просто не попадались нам на глаза.

Бывает как-то иначе?

В связи с «Ночлежкой» есть еще один интересный кейс. Корни этого фонда – в Петербурге. Но вот мы открываем филиал в Москве – помещение, где есть социальные службы, душевая, прачечная, мини-хостел. И все местное население, включая депутатов, выступает против. Девелопер, компания Stone Hedge, который планировал построить на этом участке элитный жилой комплекс, тоже не был в восторге.

Но потом случилось нечто, что полностью перевернуло ситуацию. Один из профессоров нашей школы филантропии Семин встретился с руководством Stone Hedge и смог убедить их, что им выгоднее, чтобы «Ночлежка» была рядом. Они заключили сделку. В итоге Stone Hedge не только согласился брать людей из «Ночлежки» на работу, но еще и перечислил фонду 20 млн рублей.

Чудеса невиданного альтруизма?

Нет. Вы знаете, что получила компания Stone Hedge от этого альянса? Гигантское количество публикаций, феноменальный рейтинг среди собственных сотрудников и кучу разных призов, включая победу в номинации «Девелопер года». Я уже не говорю о справедливом моральном удовлетворении, связанном с тем, что они реально помогли десяткам людей из «Ночлежки» выйти из ужасной жизненной ситуации, от которой, к слову, не застрахован никто.

То есть?

На сайте «Ночлежки» даже есть калькулятор вероятности того, что конкретно вы сами окажетесь на улице: в жизни может случиться все, что угодно. Потому что бездомного вы не узнаете в толпе. Только длительное пребывание в неблагополучной ситуации приводит к тому, что мы называем бездомными. При этом среди бездомных меньше преступности, чем у обычных людей. Поэтому сотрудничество бизнеса и благотворительных организаций социальной направленности – это новый тренд.

Почему это стало актуально именно сейчас? А не, скажем, лет десять назад?

Есть четыре вида разрыва человека – с природой, с обществом, с другим человеком и с самим собой. Сейчас эти четыре разрыва увеличились. Не только у отдельных людей, но и в обществах в целом. Из-за технологий в том числе.

Что будет с этими разрывами в перспективе 10–20 лет? Они продолжат увеличиваться? К какому обществу мы тогда придем?

Мне очень нравится пока еще маленький, но уже заметный тренд от общества потребления в сторону общества соучастия, о котором мы поговорили. Я вижу, например, как многие люди из больших корпораций, потеряв смысл жизни и поняв, что они просто вертятся в одном и том же колесе, переходят в социальный сектор. То есть туда, где не про деньги, а про изменения. Идет новое поколение, которое гораздо больше про соучастие, чем про потребление.

А еще я очень люблю слово «элита». Потому что именно она меняет общество. Вообще, есть такое правило: если во что-то верят 10% людей, все остальные через какое-то время поверят тоже. Этот тренд я тоже вижу.

Мне нравится, что мы начинаем задумываться об онтологии – это философское течение о бытии. Постепенно прекращаем играть в уравниловку, навязываемую глобализацией. Сейчас в мире идут онтологические войны, онтологические захваты. Но чтобы онтологически кого-то захватить, важно не потерять собственную сущность.

Есть предпосылки?

Внезапно мы видим, как откуда-то вырастает якутское кино. И я этому рад. Искренне желаю, чтобы коломенская пастила завоевала весь мир. Хочу, чтобы мои дети делали татуировки не с китайскими иероглифами, а били себе что-то армянское, понимая при этом смысл. Я хочу, чтобы они понимали танец, который исполняют.

Национальность определяет одну простую вещь – твои традиции. И ты, живя и работая в этой традиции, ощущаешь себя ее частью. Частью своей истории. Чувствуешь, что ты не в воздухе висишь, а что под ногами есть почва.

Мне это важно, потому что я таким образом заземляюсь, самоидентифицируюсь. Я могу назвать себя – гордо назвать себя! – армянином. И сказать, что у меня вот так принято или что у нас вот такие традиции. И я сам ассоциируюсь с неким сообществом людей по национальному признаку. Я должен быть в сообществе.

Важно, в каком именно ты сообществе?

Дальше ты можешь быть членом сообщества банщиков, водителей троллейбусов или бизнесменов. Можешь переходить из одного сообщества в другое. Но первое сообщество, которое с тобой навсегда, – это сообщество твоего народа, твоей истории, твоих родителей, предков, древних могил и т.д. И ты сам делаешь все, чтобы твое сообщество развивалось, несешь его сам.

Хорошо, и в конце, какую опасность вы считаете самой серьезной для нашего будущего? Чего нам надо избежать, от чего подстраховаться?

От войны.